Неточные совпадения
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены
недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а нынче взяли да вот
второй месяц здесь держат, как преступников.
— Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две
недели четырнадцать, — так и вспыхнул он, — а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут мои лета? Дело в том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых,
недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую
неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
Она стала проводить целый день в мастерской. В первый день, действительно, довольно развлеклась от мыслей; во
второй только устала, но уж мало отвлеклась от них, в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с
неделю.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее,
второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на
неделю, потом еще на
неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не будете напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Вот Кирсанов был уже
второй раз у Лопуховых, через
неделю по окончании леченья Дмитрия Сергеича, вот он посидит часов до 9–ти: довольно, благовидность соблюдена; в следующий раз он будет у них через две
недели: удаление почти исполнилось.
Вот какие были два первые свиданья. Но этот
второй обед идет уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через полторы
недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
Но русскую полицию трудно сконфузить. Через две
недели арестовали нас, как соприкосновенных к делу праздника. У Соколовского нашли письма Сатина, у Сатина — письма Огарева, у Огарева — мои, — тем не менее ничего не раскрывалось. Первое следствие не удалось. Для большего успеха
второй комиссии государь послал из Петербурга отборнейшего из инквизиторов, А. Ф. Голицына.
Первая часть была сбивчива — но
вторая очень подробна: ему сам Диффенбах вырезал из руки новый нос, рука была привязана шесть
недель к лицу, «Majestat» [его величество (нем.).] приезжал в больницу посмотреть, высочайше удивился и одобрил.
Все это давно известно и переизвестно дедушке; ему даже кажется, что и принцесса Орлеанская во
второй раз, на одной
неделе, разрешается от бремени, тем не менее он и сегодня и завтра будет читать с одинаковым вниманием и, окончив чтение, зевнет, перекрестит рот и велит отнести газету к генералу Любягину.
Я, впрочем, довольно смутно представлял себе Маврушу, потому что она являлась наверх всего два раза в
неделю, да и то в сумерки. В первый раз, по пятницам, приходила за мукой, а во
второй, по субботам, Павел приносил громадный лоток, уставленный стопками белого хлеба и просвир, а она следовала за ним и сдавала напеченное с веса ключнице. Но за семейными нашими обедами разговор о ней возникал нередко.
Вскоре Игнатович уехал в отпуск, из которого через две
недели вернулся с молоденькой женой. Во
втором дворе гимназии было одноэтажное здание, одну половину которого занимала химическая лаборатория. Другая половина стояла пустая; в ней жил только сторож, который называл себя «лабаторщиком» (от слова «лабатория»). Теперь эту половину отделали и отвели под квартиру учителя химии. Тут и водворилась молодая чета.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну
неделю: первым делом убил бы попа Макара, а
вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Вы были у меня на прошлой
неделе, ночью, во
втором часу, в тот день, когда я к вам приходил утром, вы!! Признавайтесь, вы?
На
второй день к вечеру прибыли они в Лаврики;
неделю спустя Лаврецкий отправился в Москву, оставив жене тысяч пять на прожиток, а на другой день после отъезда Лаврецкого явился Паншин, которого Варвара Павловна просила не забывать ее в уединении.
На первом беспрестанно встречаете вы длинные ряды обозов, нагруженных товарами; там же лежат богатые и торговые села: Богородское, Ухтым, Укан, Уни, Вожгалы (последние два немного в стороне) — это центры местной земледельческой промышленности; на
втором все пустынно, торговых сел вовсе нет, и в течение целой
недели проедет лишь почтовая телега, запряженная парой и везущая два предписания и сотню подтверждений местным дремотствующим властям, да письмо к секретарю какого-нибудь присутственного места от губернского его кума и благо-приятеля.
— Во-первых, разучка вся и репетиция идут на страстной
неделе или перед масленицей, когда в церкви поют: «Покаяния отверзи ми двери», а во-вторых, у меня роль была очень трудная.
Тоска настигла меня немедленно, как только Блохины и Старосмысловы оставили Париж. Воротившись с проводин, я ощутил такое глубокое одиночество, такую неслыханную наготу, что чуть было сейчас же не послал в русский ресторан за бесшабашными советниками. Однако на этот раз воздержался. Во-первых, вспомнил, что я уж больше трех
недель по Парижу толкаюсь, а ничего еще порядком не видал; во-вторых, меня вдруг озарила самонадеянная мысль: а что, ежели я и независимо от бесшабашных советников сумею просуществовать?
— Нет, голубчик, — смягчился дружок. — У меня на
второй день Масленой
недели тоже — приглашение и — тоже на каток, но только на Патриаршем пруду, от Машеньки Шелкевич, от моей прекрасной еврейки.
Там Софья Антроповна, старушка из благородных, давно уже проживавшая у Юлии Михайловны, растолковала ему, что та еще в десять часов изволила отправиться в большой компании, в трех экипажах, к Варваре Петровне Ставрогиной в Скворешники, чтоб осмотреть тамошнее место для будущего, уже
второго, замышляемого праздника, через две
недели, и что так еще три дня тому было условлено с самою Варварой Петровной.
Городские дамы начали отдавать Варваре визиты. Некоторые с радостным любопытством поспешили уже на
второй, на третий день посмотреть, какова-то Варвара дома. Другие промедлили
неделю и больше. А иные и вовсе не пришли, — не была, например, Вершина.
После этого первого визита к Маркушке прошло не больше
недели, как Татьяна Власьевна отправилась в Полдневскую во
второй раз. Обстановка Маркушкиной лачужки не показалась ей теперь такой жалкой, как в первый раз, как и сам больной, который смотрел так спокойно и довольно. Даже дым от Маркушкиной каменки не так ел глаза, как раньше. Татьяна Власьевна с удовольствием видела, что Маркушка заглядывает ей в лицо и ловит каждый ее взгляд. Очевидно, Маркушка был на пути к спасению.
Играл я
вторые роли, играл все, что дают, добросовестно исполнял их и был, кроме того, помощником режиссера. Пьесы ставились наскоро, с двух, редко с трех репетиций, иногда считая в это число и считку. В
неделю приходилось разучивать две, а то и три роли.
Этот добрый старик был так обласкан моею матерью, так оценил ее горячность к сыну и так полюбил ее, что в первое же свидание дал честное слово: во-первых, через
неделю перевести меня в свою благонравную комнату — ибо прямо поместить туда неизвестного мальчика показалось бы для всех явным пристрастием — и, во-вторых, смотреть за мной более, чем за своими повесами, то есть своими родными сыновьями.
Тут он заявил полиции о краже, ему обещали найти, он ждал две
недели, проел все свои деньги и вот уже
вторые сутки не ел ни крошки.
В половине октября,
недели три спустя после моего свидания с Мартыном Петровичем, я стоял у окна моей комнаты, во
втором этаже нашего дома — и, ни о чем не помышляя, уныло посматривал на двор и на пролегавшую за ним дорогу.
Мольер. Ах да, с вами еще. Вот что, сударь. Это… вы простите меня за откровенность — фокус
второго разряда. Но партерной публике он понравится. Я выпущу вас в антракте в течение
недели. Но все-таки как вы это делаете?
В конце первой
недели великого поста соседний дом запустел; ни девушки, ни дамы, ни господина в бекешке не стало видно: они уехали. Трудно описать, как Павлу сделалось скучно и грустно; он даже потихоньку плакал, а потом неимоверно начал заниматься и кончил
вторым кандидатом. Профессор, по предмету которого написал он кандидатское рассуждение, убеждал его держать экзамен на магистра. Все это очень польстило честолюбию моего героя: он решился тотчас же готовиться; но бог судил иначе.
На
второй день Троицы после обеда Дымов купил закусок и конфет и поехал к жене на дачу. Он не виделся с нею уже две
недели и сильно соскучился. Сидя в вагоне и потом отыскивая в большой роще свою дачу, он все время чувствовал голод и утомление и мечтал о том, как он на свободе поужинает вместе с женой и потом завалится спать. И ему весело было смотреть на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица.
Но дебютантка не совсем потеряла присутствие духа и надеялась на свой
второй дебют, который был назначен через
неделю, в комедии «Ошибки, или Утро вечера мудренее».
Недель через шесть Анатоль выздоравливал в лазарете от раны, но история с пленными не проходила так скоро. Все время своей болезни он бредил о каких-то голубых глазах, которые на него смотрели в то время, как капитан командовал: «
Вторая ширинга, вперед!» Больной спрашивал, где этот человек, просил его привести, — он хотел ему что-то объяснить, и потом повторял слова Федосеева: «Как поляки живучи!»
— И опять через
неделю уйдешь. Ты знаешь, что он сделал прошлой весной, — сказал, обращаясь ко мне, Челновский. — Поставил я его на место, сто двадцать рублей в год платы, на всем готовом, с тем чтобы он приготовил ко
второму классу гимназии одного мальчика. Справили ему все, что нужно, снарядили доброго молодца. Ну, думаю, на месте наш Овцебык! А он через месяц опять перед нами как вырос. Еще за свою науку и белье там оставил.
Такая перемена, совершившаяся в какие-нибудь две
недели, в продолжение которых я не выходил за город, сильно поразила и даже опечалила меня, когда я, во
второй половине июня, вместе с неразлучным моим спутником Панаевым, рано утром вошел в тенистый Нееловский сад.
(Я забыл сказать, что через
неделю после первого свидания, или, лучше сказать, при первом употреблении
второго лица, дядя начал говорить мне: ты.)
Пришел он в себя двадцать
второго июля, то есть целых пять
недель спустя.
Жду
неделю, жду другую — ничего нет; между тем выехал в уезд и прямо во
второй стан [Стан — административно-полицейское подразделение уезда; село, являвшееся местопребыванием станового пристава.]. Определили тогда мне молодого станового пристава: он и сам позашалился и дела позапутал; надобно было ему пару поддать; приезжаю, начинаю свое дело делать, вдруг тот же Пушкарев приходит ко мне с веселым лицом.
«В видах поддержания уровня знаний господ офицеров, предлагаю штабс-капитану Ермолину и поручику Петрову 2-му с будущей
недели начать чтение лекций — первому по тактике, а
второму по фортификации. О времени чтения, имеющего происходить в зале офицерского собрания, будет мною объявлено особым по полку приказом».
Прожила она у них в Питере
недели с четыре и дождалась начала индикта седмь тысящ двести пятьдесят
второго новолетия, что супротив царского указу раскольники тихонько справляли по-старинному, на Семен-день.
Теперь мне следовало бы перейти к прививкам мягкой язвы, но на них я останавливаться не буду; во-первых, прививки эти по своим последствиям сравнительно невинны; исследователь привьет больному язву на плечо, бедро или живот и через
неделю залечит; во-вторых, прививки мягкой язвы так многочисленны, что описанию их пришлось бы посвятить несколько печатных листов; такие прививки делали Гунтер, Рикор, Ролле, Бюзене, Надо, Кюллерье, Линдвурм, де-Лука, Маннино, В. Бек, Штраус, Гюббенет, Бэреншпрунг, Дюкре, Крефтинг, Спичка и многие, многие другие.
— Да они у нас в гостинице стоят, — сказал коридорный. — Другу
неделю здесь проживают. В двадцать первом и в двадцать
втором номере, от вас через три номера. С семейством приехали.
Вторая ночь тоже прошла спокойно. Тигр ходил вокруг логовища и около мертвой собаки. Он чуял опасность и не хотел рисковать своей жизнью, но я решил стоять здесь хоть
неделю и ждать, когда голод сделает его менее терпеливым и менее осторожным. Однако тигр оказался умнее, чем я думал. Весь день мы просидели в палатке. Каждый использовал случайную дневку по-своему: стрелки починяли одежду, налаживали собачью упряжь, исправляли нарты. К вечеру я оделся и вышел из палатки.
Нина сказала правду, что
второе полугодие пронесется быстро, как сон…
Недели незаметно мелькали одна за другою… В институтском воздухе, кроме запаха подсолнечного масла и сушеных грибов, прибавилось еще еле уловимое дуновение начала весны. Форточки в дортуарах держались дольше открытыми, а во время уроков чаще и чаще спускались шторы в защиту от посещения солнышка. Снег таял и принимал серо-желтый цвет. Мы целые дни проводили у окон, еще наглухо закрытых двойными рамами.
Черновой текст, переписанный женою, Писемский исправлял и перемарывал, и делал это так необузданно, что пальцы правой руки были у него по целым
неделям измазаны ниже
вторых суставов.
Это во-первых; а во-вторых, если он в
неделю прожрал столько денег, то сколько же украдет он в год, в два!
Но Семипалатов ошибался: старик всё понимал. Через
неделю же мы увидели плоды этого чтения. Подходцев, читавший
второй том «Вечного жида», назвал Будылду «иезуитом»; Смирнов стал являться на службу в нетрезвом виде. Но ни на кого не подействовало так чтение, как на Мердяева. Он похудел, осунулся, стал пить.
За первым посещением красненького домика на Сивцевом Вражке Глебом Алексеевичем Салтыковым вскоре последовало
второе и третье, и не прошло двух
недель, как эти посещения стали почти ежедневными.
Во всеоружии, со значком присяжного поверенного, полученным за
неделю до
второго заседания по делу банка (на первом слушание дела было отложено), явился Николай Леопольдович Гиршфельд в залу судебных заседаний, где мы застали его в начале
второй части нашего правдивого повествования.
Первая сама была на краю гроба, а
вторая, распродав с помощью Гиршфельда на другой же день после происшествия за полцены всю обстановку квартиры и, поручив ему сдать ее, укатила накануне похорон князя в Крым, условившись с Матвеем Ивановичем, что через месяц, т. е. на первой
неделе великого поста, он приедет туда же.
Старанием этих артистов с 1737 года на придворном театре была поставлена первая большая опера, или лирическая драма, с неизвестными до того времени совершенством и роскошью. Она называлась «Abiasjare». Опера произвела громадный фурор. Вслед за ней Арайя поставил
вторую свою оперу, «Semiramide ol finta Nino». Успех этой оперы был еще значительнее — в течение двух лет ее играли почти каждую
неделю.